А сегодня Бродский родился...

[Тинатин]

73 года сегодня исполнилось бы замечательному Поэту..

Да уж..Жестоко Родина обошлась с ним..

[Сурок]

73 года сегодня исполнилось бы замечательному Поэту..

Да уж..Жестоко Родина обошлась с ним..

..Время года - зима. На границах спокойствие. Сны

переполнены чем-то замужним, как вязким вареньем.

И глаза праотца наблюдают за дрожью блесны,

торжествующей втуне победу над щучьим веленьем.

Хлопни оземь хвостом, и в морозной декабрьской мгле

ты увидишь опричь своего неприкрытого срама -

полумесяц плывет в запыленном оконном стекле

над крестами Москвы, как лихая победа Ислама.

Куполов что голов, да и шпилей - что задранных ног.

Как за смертным порогом, где встречу друг другу

назначим,

где от пуза кумирен, градирен, кремлей, синагог,

где и сам ты хорош со своим минаретом стоячим.

Не купись на басах, не сорвись на глухой фистуле.

Коль не подлую власть, то самих мы себя переборем.

Застегни же зубчатую пасть. Ибо если лежать на столе,

то не все ли равно ошибиться крюком или морем.

Сочинения Иосифа Бродского.

Пушкинский фонд.

Санкт-Петербург, 1992.

[Наталья и Терри]

Ни страны, ни погоста

не хочу выбирать.

На Васильевский остров

я приду умирать.

Твой фасад темно-синий

я впотьмах не найду.

между выцветших линий

на асфальт упаду.

И душа, неустанно

поспешая во тьму,

промелькнет над мостами

в петроградском дыму,

и апрельская морось,

над затылком снежок,

и услышу я голос:

- До свиданья, дружок.

И увижу две жизни

далеко за рекой,

к равнодушной отчизне

прижимаясь щекой.

- словно девочки-сестры

из непрожитых лет,

выбегая на остров,

машут мальчику вслед.

Изменено 24 мая, 2013 пользователем Наталья и Терри

[Марина и Айрон]

Сообщения, не соответствующие теме, удалила. Просьба воздержаться от флуда.

[Саша и Чак]

Так это ж раздел как раз для флуда. где флудить еще, как не в общении?? :dntknw:

[Марина и Айрон]

Так это ж раздел как раз для флуда. где флудить еще, как не в общении?? :dntknw:

Тема посвящена жизни и творчеству Бродского. Для чествования Кирилла и Мефодия можно открыть отдельную тему. Сообщений не несущих никакого смысла лучше избегать в любом разделе.

[Тинатин]

Так это ж раздел как раз для флуда. где флудить еще, как не в общении?? :dntknw:

По моему скромному мнению,Бродский заслуживает бОльшего,чем отредактировано флуд в данной теме :dntknw:

отредактировано

Изменено 24 мая, 2013 пользователем Марина и Айрон

[Смайл_Аленки]

Когда теряет равновесие

твоё сознание усталое,

когда ступеньки этой лестницы

уходят из под ног,

как палуба,

когда плюёт на человечество

твоё ночное одиночество, -

ты можешь

размышлять о вечности

и сомневаться в непорочности

идей, гипотез, восприятия

произведения искусства,

и - кстати - самого зачатия

Мадонной сына Иисуса.

Но лучше поклоняться данности

с глубокими её могилами,

которые потом,

за давностью,

покажутся такими милыми.

Да.

Лучше поклоняться данности

с короткими её дорогами,

которые потом

до странности

покажутся тебе

широкими,

покажутся большими,

пыльными,

усеянными компромиссами,

покажутся большими крыльями,

покажутся большими птицами.

Да. Лучше поклонятся данности

с убогими её мерилами,

которые потом до крайности,

послужат для тебя перилами

(хотя и не особо чистыми),

удерживающими в равновесии

твои хромающие истины

на этой выщербленной лестнице.

[Тинатин]

ЛЮБОВЬ

Я дважды пробуждался этой ночью

и брел к окну, и фонари в окне,

обрывок фразы, сказанной во сне,

сводя на нет, подобно многоточью

не приносили утешенья мне.

Ты снилась мне беременной, и вот,

проживши столько лет с тобой в разлуке,

я чувствовал вину свою, и руки,

ощупывая с радостью живот,

на практике нашаривали брюки

и выключатель. И бредя к окну ,

я знал, что оставлял тебя одну

там, в темноте, во сне, где терпеливо

ждала ты, и не ставила в вину,

когда я возвращался, перерыва

умышленного. Ибо в темноте -

там длится то, что сорвалось при свете.

Мы там женаты, венчаны, мы те

двуспинные чудовища, и дети

лишь оправданье нашей наготе.

В какую-нибудь будущую ночь

ты вновь придешь усталая, худая,

и я увижу сына или дочь,

еще никак не названных - тогда я

не дернусь к выключателю и прочь

руки не протяну уже, не вправе

оставить вас в том царствии теней,

безмолвных, перед изгородью дней,

впадающих в зависимость от яви,

с моей недосягаемостью в ней.

Изменено 24 мая, 2013 пользователем Тинатин

[Zig&Angel]

Диалог

"Там он лежит, на склоне.

Ветер повсюду снует.

В каждой дубовой кроне

сотня ворон поет."

"Где он лежит, не слышу.

Листва шуршит на ветру.

Что ты сказал про крышу,

слов я не разберу."

"В кронах, сказал я, в кронах

темные птицы кричат.

Слетают с небесных тронов

сотни его внучат."

"Но разве он был вороной:

ветер смеется во тьму.

Что ты сказал о коронах,

слов твоих не пойму."

"Прятал свои усилья

он в темноте ночной.

Все, что он сделал: крылья

птице черной одной."

"Ветер мешает мне, ветер.

Уйми его, Боже, уйми.

Что же он делал на свете,

если он был с людьми."

"Листьев задумчивый лепет,

а он лежит не дыша.

Видишь облако в небе,

это его душа."

"Теперь я тебя понимаю:

ушел, улетел он в ночь.

Теперь он лежит, обнимая

корни дубовых рощ."

"Крышу я делаю, крышу

из густой дубовой листвы.

Лежит он озера тише,

ниже всякой травы.

Его я венчаю мглою.

Корона ему под стать."

"Как ему там под землею."

"Так, что уже не встать.

Там он лежит с короной,

там я его забыл."

"Неужто он был вороной."

"Птицей, птицей он был."

6 июня 1962

[Смайл_Аленки]

Если не возражаете:

Бродский, Иосиф Александрович (24 мая 1940 - 28 марта 1996)

Иосиф Бродский считается одним из величайших поэтов, которые когда-либо жили. В своих работах он делится своей жизнью с читателем – как он попал в тюрьму за свои убеждения, как он любил двух женщин, как его сердце разрывалось от долгой разлуки с сыном, как он был выслан из России, как стал нобелевским лауреатом…

В своих стихах, Бродский часто сравнивает различные вещи с морем: себя, речь, но чаще всего - время. Его любимой фразой была: «Судьба – это время с примесью географии», и, он всегда говорил о «городе в море». Для Бродского вода была высшим элементом, а море – его любимым видом воды.

Три города с их морями были описаны в стихах Бродского: Санкт-Петербург, Нью-Йорк и Венеция.

Бродский родился 24 мая 1940 года в Ленинграде (ныне Санкт-Петербург), Россия, где он пережил 900-дневную нацистскую осаду во время Второй мировой войны.

Его отец, Александр Иванович Бродский, был профессиональным фотографом, который в основном работал в советском агентстве «ТАСС» и в газете «Известия». Во время войны его отец был фотокорреспондентом в газете на Ленинградском фронте, а после войны служил в Ленинградском Военно-морском музее. Мать Бродского, Мария Моисеевна Вольперт, была профессиональным переводчиком, во время войны делала переводы с немецкого, а после, работала бухгалтером.

Иосиф был единственным ребенком в семье. Когда он был мальчиком, он мечтал стать подводником. Как взрослый человек, он считал, что символика Российского императорского флота имеет самый красивый флаг в мире. Однако когда его попросили вспомнить детство, он весьма неохотно ответил: «Русские не придают особого значения своему детству, во всяком случае, не я. Это было обычное детство. Я думаю, что впечатления ребенка не играют особой роли в дальнейшем развитии человека».

Сравнительно рано в жизни Бродский решил сам стать своим учителем. В 1955 году, в возрасте 14 лет, он отказался ходить в школу. «Это было спонтанное, а не обдуманное решение. Однажды зимним утром посередине учебного урока, без всякой видимой причины, я вышел из класса, четко понимая, что никогда не вернусь обратно» - писал Бродский позднее. Именно в этом году – в возрасте 14 лет, он начал писать стихи.

После ухода со школы, он устроился на работу слесарем на завод "Арсенал". Его главной целью в то время было самообразование, в основном через чтение. Бродский вспоминал: «Сначала это было просто накапливание знаний. Затем это превратилось в главное занятие, из-за которого я был готов принести в жертву все другие дела. Книги стали главной и единственной реальностью».

Бродский часто менял работу в попытке найти источник дохода, который не будет отнимать большое количество времени, предназначенное для чтения и написания произведений. Позже, в 1964 г. во время судебного заседания были перечислены, по меньшей мере, 13 профессий, которые он изменил менее чем за десятилетие. В их числе: кочегар, фотограф, переводчик, техник-геофизик и даже санитар в морге в тюрьме "Кресты", где он будет задержан спустя несколько лет.

Бродский присоединился к геологической организации, это давало ему возможность посещать университетские лекции, как вольнослушатель. В 1959 году, во время одной из экспедиций группы в Якутск, Бродский купил книгу стихов Баратынского в местном книжном магазине. Прочитав ее однажды, он решил посвятить большую часть своего времени на что, чтобы стать поэтом. «Мне нечего было читать. Когда я нашел эту книгу и прочитал ее, я понял, чему должен посвятить себя. Я был очень взволнован... Так вот, это все вина Баратынского» - вспоминал Бродский.

Бродский ворвался на литературную сцену как зрелый, дерзкий автор. Он отличался от других своей открытостью, лиризмом и резкостью. В течение многих лет, он совершенствовал свое мастерство, изучая языки и историю литературы. Он читал свои стихи на улицах и на литературных вечерах. «Он читал, как будто в трансе» - вспоминал один из слушателей, добавив, что «у его словесной и музыкальной интенсивности было магическое действие".

Анна Ахматова вскоре признала, что у молодого поэта наиболее одаренный лирический голос своего поколения.

Это либо Дмитрий Бобышев либо Евгений Рейн представил Бродского Ахматовой в 1961 году. Их встреча была поворотным моментом в жизни Бродского как поэта и как человека. Анна Ахматова и ее круга функционировали в качестве неофициального инкубатора для талантливой молодежи. Анна похвалила стихи Бродского, назвала их «очаровательными» и призвала его продолжать писать. Он назвал ее «Муза плача».

В это время, в 1962 году Иосиф Бродский встретил свою первую любовь, художницу Марианну Басманову. С ее глубоким голосом, талантом, обаянием ее можно было назвать «роковой женщиной». Она считала себя самой красивой женщиной, а Бродский считал себя лучшим поэтом - два сильных характера столкнулись и не хотели уступать друг другу. Казалось, они ссорились и мирились «миллионы раз». Были периоды, когда расходились и воссоединялись по 20 раз в год. Современники помнят, что это был «сплав» любви и ненависти.

В 1963 году СССР запустил государственную программу, которая принимала решительные меры по отношению к неофициальном искусстве. Произведения Бродского попали под критику. Ему было запрещено путешествовать и просто проводить чтения стихов. Стихи Бродского, в основном неопубликованные, становились все популярнее и столкнулись с литературной полицией.

Это был год, когда Бродского впервые осудили в газете «Вечерний Ленинград», назвали его поэзию «порнографической и антисоветской».

Бродский был в опасности. Чтобы избежать ареста его друзья убедили его бежать в Москву. Но поэт не остался там долго, ему сказали, что Марианна не была верна ему. Таким образом, он решил вернуться в Ленинград.

Прежде чем уехать в Москву, Бродский попросил своего близкого друга и товарища, поэта Дмитрия Бобышева, ухаживать за Марианной в его отсутствие. Но, эта "забота" переросла в любовную связь между Марианной и Дмитрием, и стала двойным предательством, которое разбило сердце Бродского.

Вплоть до его смерти, Бродский терпеть не мог ничего, связанного с именем Бобышева. Если Бродский узнавал, что один из его друзей общался с Бобышевым, он рвал отношения с этим другом.

13 февраля 1964 Бродский был обвинен в публикации стихов. Он был арестован на улицах Ленинграда и отправлен в тюрьму "Кресты", где ожидал суда, который состоялась 13 марта 1964 года в Ленинграде.

В связи с невозможностью обвинить его за содержание поэзии, власти предъявили Бродскому обвинение в «тунеядстве». Они называли его «всевдо-поэтом в вельветовых брюках», который не выполнил свой «конституционный долг честно работать на благо Родины». Это значило, что Бродского отправили на три недели в психиатрическую больницу для провидения унижений. В конце концов, поэт был назван психически здоровым и способным работать. После этого, его отправили на пять лет в ссылку. Он был сослан в село Норенское в северную часть Архангельской области.

Марианна Басманова жила с Бродским в его изгнании в течение нескольких месяцев. Она родила сына, Андрея. Но Марианна и Бродский не вступили в брак. Кроме того, Марианна не дала ребенку фамилию Бродского и запретила ему видеться с сыном, который сейчас живет со своей женой и семьей в Санкт-Петербурге. Когда Бродский был жив, Андрей посетил его в США.

Несправедливое судебное разбирательство и ссылки Иосифа Бродского вызвали протесты со стороны многих выдающихся людей, как дома, так и за рубежом, таких, как Корней Чуковский, Дмитрий Шостакович, Анна Ахматова, Самуил Маршак, Евгений Евтушенко, французский философ Жан-Поль Сартр и другие. Они подписали письмо с требованием освободить поэта. В 1965 году приговор Бродского был изменен, и Дмитрий Шостакович помог ему вернуться в Ленинград.

После возвращения в Ленинград преследования возобновились, но это не остановило Бродского, он писал новые работы, и некоторые из них начали появляться на Западе - его первый поэтический сборник "Стихотворения и поэмы" был опубликован в США в 1965 году. В течение следующих семи лет он продолжал писать. Многие его стихи были переведены на немецкий, французский и английский языки и изданы за рубежом. Его авторитет и популярность продолжали расти, особенно на Западе.

В 1971 году Бродский получил два приглашения на иммиграцию в Израиль. Когда он был вызван в советское министерство внутренних дел и его спросили, почему он не принял предложение, он сказал, что не хочет покидать свою страну. Многие современники предполагали, что Бродский не хотел ехать за границу, потому что он все еще ждал, что Марианна вернется к нему и позволит видеться с сыном Андреем. Но, она этого не сделала.

В конце концов, Бродский решил уехать. В 1972 году ему была выдана виза, и он был выслан из своей родной страны. Но Иосиф не уехал в Израиль.

Карл Проффер, ученый филологии, предложил Бродскому стать поэтом в резиденции в Мичиганском университете в США. Бродский также получили приглашения с Англии и Франции, но, в конце концов, выбрал США. «Существовал определенный смысл и желание того, чтобы остаться в Европе, но тогда у меня было б ощущение продолжающейся предыдущей жизни. Так что, я подумал, что, поскольку моя жизнь меняется, пусть это будет полное изменение» - объяснил Бродский свое решение.

Бродский умер от сердечного приступа 28 марта 1996 года в Нью-Йорке в возрасте 55 лет, но был похоронен на острове Сан-Микеле в Венеции, в соответствии с его волей. Его жена Мария Соццани-Бродская работает в настоящее время в издательстве в Италии и является одним из членов совета директоров Фонда Бродского. Каждый год, 24 мая, в день рождения Бродского, Мария едет в Венецию.

Изменено 24 мая, 2013 пользователем Смайл_Аленки

[Тинатин]

Смайл_Аленки, Аленка,спасибо )))

[Наталья и Терри]

[Тинатин]

От окраины - к центру.

..Вот я вновь посетил

эту местность любви, полуостров заводов,

парадиз мастерских и аркадию фабрик,

рай речный пароходов,

я опять прошептал:

вот я снова в младенческих ларах.

Вот я вновь пробежал Малой Охтой сквозь тысячу арок.

Предо мною река

распласталась под каменно-угольным дымом,

за спиною трамвай

прогремел на мосту невредимом,

и кирпичных оград

просветлела внезапно угрюмость.

Добрый день, вот мы встретились, бедная юность.

Джаз предместий приветствует нас,

слышишь трубы предместий,

золотой диксиленд

в черных кепках прекрасный, прелестный,

не душа и не плоть --

чья-то тень над родным патефоном,

словно платье твое вдруг подброшено вверх саксофоном.

В ярко-красном кашне

и в плаще в подворотнях, в парадных

ты стоишь на виду

на мосту возле лет безвозвратных,

прижимая к лицу недопитый стакан лимонада,

и ревет позади дорогая труба комбината.

Добрый день. Ну и встреча у нас.

До чего ты бесплотна:

рядом новый закат

гонит вдаль огневые полотна.

До чего ты бедна. Столько лет,

а промчались напрасно.

Добрый день, моя юность. Боже мой, до чего ты прекрасна.

По замерзшим холмам

молчаливо несутся борзые,

среди красных болот

возникают гудки поездные,

на пустое шоссе,

пропадая в дыму редколесья,

вылетают такси, и осины глядят в поднебесье.

Это наша зима.

Современный фонарь смотрит мертвенным оком,

предо мною горят

ослепительно тысячи окон.

Возвышаю свой крик,

чтоб с домами ему не столкнуться:

это наша зима все не может обратно вернуться.

Не до смерти ли, нет,

мы ее не найдем, не находим.

От рожденья на свет

ежедневно куда-то уходим,

словно кто-то вдали

в новостройках прекрасно играет.

Разбегаемся все. Только смерть нас одна собирает.

Значит, нету разлук.

Существует громадная встреча.

Значит, кто-то нас вдруг

в темноте обнимает за плечи,

и полны темноты,

и полны темноты и покоя,

мы все вместе стоим над холодной блестящей рекою.

Как легко нам дышать,

оттого, что подобно растенью

в чьей-то жизни чужой

мы становимся светом и тенью

или больше того --

оттого, что мы все потеряем,

отбегая навек, мы становимся смертью и раем.

Вот я вновь прохожу

в том же светлом раю -- с остановки налево,

предо мною бежит,

закрываясь ладонями, новая Ева,

ярко-красный Адам

вдалеке появляется в арках,

невский ветер звенит заунывно в развешанных арфах.

Как стремительна жизнь

в черно-белом раю новостроек.

Обвивается змей,

и безмолвствует небо героик,

ледяная гора

неподвижно блестит у фонтана,

вьется утренний снег, и машины летят неустанно.

Неужели не я,

освещенный тремя фонарями,

столько лет в темноте

по осколкам бежал пустырями,

и сиянье небес

у подъемного крана клубилось?

Неужели не я? Что-то здесь навсегда изменилось.

Кто-то новый царит,

безымянный, прекрасный, всесильный,

над отчизной горит,

разливается свет темно-синий,

и в глазах у борзых

шелестят фонари -- по цветочку,

кто-то вечно идет возле новых домов в одиночку.

Значит, нету разлук.

Значит, зря мы просили прощенья

у своих мертвецов.

Значит, нет для зимы возвращенья.

Остается одно:

по земле проходить бестревожно.

Невозможно отстать. Обгонять -- только это возможно.

То, куда мы спешим,

этот ад или райское место,

или попросту мрак,

темнота, это все неизвестно,

дорогая страна,

постоянный предмет воспеванья,

не любовь ли она? Нет, она не имеет названья.

Это -- вечная жизнь:

поразительный мост, неумолчное слово,

проплыванье баржи,

оживленье любви, убиванье былого,

пароходов огни

и сиянье витрин, звон трамваев далеких,

плеск холодной воды возле брюк твоих вечношироких.

Поздравляю себя

с этой ранней находкой, с тобою,

поздравляю себя

с удивительно горькой судьбою,

с этой вечной рекой,

с этим небом в прекрасных осинах,

с описаньем утрат за безмолвной толпой магазинов.

Не жилец этих мест,

не мертвец, а какой-то посредник,

совершенно один,

ты кричишь о себе напоследок:

никого не узнал,

обознался, забыл, обманулся,

слава Богу, зима. Значит, я никуда не вернулся.

Слава Богу, чужой.

Никого я здесь не обвиняю.

Ничего не узнать.

Я иду, тороплюсь, обгоняю.

Как легко мне теперь,

оттого, что ни с кем не расстался.

Слава Богу, что я на земле без отчизны остался.

Поздравляю себя!

Сколько лет проживу, ничего мне не надо.

Сколько лет проживу,

сколько дам на стакан лимонада.

Сколько раз я вернусь --

но уже не вернусь -- словно дом запираю,

сколько дам я за грусть от кирпичной трубы и собачьего лая.

[Наталья и Терри]

[Смайл_Аленки]

То, что должен уметь, на мой взгляд, цитировать каждый:

"Мои мечты и чувства в сотый раз

Идут к тебе дорогой пилигримов"

В. Шекспир

Мимо ристалищ, капищ,

мимо храмов и баров,

мимо шикарных кладбищ,

мимо больших базаров,

мира и горя мимо,

мимо Мекки и Рима,

синим солнцем палимы,

идут по земле пилигримы.

Увечны они, горбаты,

голодны, полуодеты,

глаза их полны заката,

сердца их полны рассвета.

За ними поют пустыни,

вспыхивают зарницы,

звезды горят над ними,

и хрипло кричат им птицы:

что мир останется прежним,

да, останется прежним,

ослепительно снежным,

и сомнительно нежным,

мир останется лживым,

мир останется вечным,

может быть, постижимым,

но все-таки бесконечным.

И, значит, не будет толка

от веры в себя да в Бога.

...И, значит, остались только

иллюзия и дорога.

И быть над землей закатам,

и быть над землей рассветам.

Удобрить ее солдатам.

Одобрить ее поэтам.

[kengyry]

НАТЮРМОРТ

Verra la morte e avra i tuoi occhi.

C. Pavese

«Придет смерть, и у нее

будут твои глаза»

Ч. Павезе

1

Вещи и люди нас

окружают. И те,

и эти терзают глаз.

Лучше жить в темноте.

Я сижу на скамье

в парке, глядя вослед

проходящей семье.

Мне опротивел свет.

Это январь. Зима

Согласно календарю.

Когда опротивеет тьма.

тогда я заговорю.

2

Пора. Я готов начать.

Неважно, с чего. Открыть

рот. Я могу молчать.

Но лучше мне говорить.

О чем? О днях. о ночах.

Или же - ничего.

Или же о вещах.

О вещах, а не о

людях. Они умрут.

Все. Я тоже умру.

Это бесплодный труд.

Как писать на ветру.

3

Кровь моя холодна.

Холод ее лютей

реки, промерзшей до дна.

Я не люблю людей.

Внешность их не по мне.

Лицами их привит

к жизни какой-то не-

покидаемый вид.

Что-то в их лицах есть,

что противно уму.

Что выражает лесть

неизвестно кому.

4

Вещи приятней. В них

нет ни зла, ни добра

внешне. А если вник

в них - и внутри нутра.

Внутри у предметов - пыль.

Прах. Древоточец-жук.

Стенки. Сухой мотыль.

Неудобно для рук.

Пыль. И включенный свет

только пыль озарит.

Даже если предмет

герметично закрыт.

5

Старый буфет извне

так же, как изнутри,

напоминает мне

Нотр-Дам де Пари.

В недрах буфета тьма.

Швабра, епитрахиль

пыль не сотрут. Сама

вещь, как правило, пыль

не тщится перебороть,

не напрягает бровь.

Ибо пыль - это плоть

времени; плоть и кровь.

6

Последнее время я

сплю среди бела дня.

Видимо, смерть моя

испытывает меня,

поднося, хоть дышу,

эеркало мне ко рту,-

как я переношу

небытие на свету.

Я неподвижен. Два

бедра холодны, как лед.

Венозная синева

мрамором отдает.

7

Преподнося сюрприз

суммой своих углов

вещь выпадает из

миропорядка слов.

Вещь не стоит. И не

движется. Это - бред.

Вещь есть пространство, вне

коего вещи нет.

Вещь можно грохнуть, сжечь,

распотрошить, сломать.

Бросить. При этом вещь

не крикнет: «Ебёна мать!»

8

Дерево. Тень. Земля

под деревом для корней.

Корявые вензеля.

Глина. Гряда камней.

Корни. Их переплет.

Камень, чей личный груз

освобождает от

данной системы уз.

Он неподвижен. Ни

сдвинуть, ни унести.

Тень. Человек в тени,

словно рыба в сети.

9

Вещь. Коричневый цвет

вещи. Чей контур стерт.

Сумерки. Больше нет

ничего. Натюрморт.

Смерть придет и найдет

тело, чья гладь визит

смерти, точно приход

женщины, отразит.

Это абсурд, вранье:

череп, скелет, коса.

«Смерть придет, у нее

будут твои глаза».

10

Мать говорит Христу:

- Ты мой сын или мой

Бог? Ты прибит к кресту.

Как я пойду домой?

Как ступлю на порог,

не поняв, не решив:

ты мой сын или Бог?

То есть, мертв или жив?

Он говорит в ответ:

- Мертвый или живой,

разницы, жено, нет.

Сын или Бог, я твой.

[Наталья и Терри]

[Марина и Айрон]

Тинатин и Саша и Чак,

В форуме запрещается:

3.4.8. Обсуждение личности, интеллектуального, культурного, образовательного и профессионального уровня пользователей и форума, попытки обратить внимание на низкий уровень знаний кого-либо из пользователей форума.

3.10. Обмен сообщениями, представляющими собой словесную войну, нередко уже не имеющую отношения к первоначальной причине спора (флейм).

Весь флейм удаляю, вернемся к творчеству Бродского, пожалуйста.

[Тинатин]

Марина и Айрон, Спасибо,Марина.

[kengyry]

ПИСЬМА РИМСКОМУ ДРУГУ

(Из Марциала)

*

Нынче ветрено и волны с перехлестом.

Скоро осень, все изменится в округе.

Смена красок этих трогательней, Постум,

чем наряда перемены у подруги.

Дева тешит до известного предела -

дальше локтя не пойдешь или колена.

Сколь же радостней прекрасное вне тела:

ни объятье невозможно, ни измена!

*

Посылаю тебе, Постум, эти книги

Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?

Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?

Все интриги, вероятно, да обжорство.

Я сижу в своем саду, горит светильник.

Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.

Вместо слабых мира этого и сильных -

лишь согласное гуденье насекомых.

*

Здесь лежит купец из Азии. Толковым

был купцом он - деловит, но незаметен.

Умер быстро: лихорадка. По торговым

он делам сюда приплыл, а не за этим.

Рядом с ним - легионер, под грубым кварцем.

Он в сражениях Империю прославил.

Столько раз могли убить! а умер старцем.

Даже здесь не существует, Постум, правил.

*

Пусть и вправду, Постум, курица не птица,

но с куриными мозгами хватишь горя.

Если выпало в Империи родиться,

лучше жить в глухой провинции у моря.

И от Цезаря далеко, и от вьюги.

Лебезить не нужно, трусить, торопиться.

Говоришь, что все наместники - ворюги?

Но ворюга мне милей, чем кровопийца.

*

Этот ливень переждать с тобой, гетера,

я согласен, но давай-ка без торговли:

брать сестерций с покрывающего тела

все равно, что дранку требовать у кровли.

Протекаю, говоришь? Но где же лужа?

Чтобы лужу оставлял я, не бывало.

Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,

он и будет протекать на покрывало.

*

Вот и прожили мы больше половины.

Как сказал мне старый раб перед таверной:

"Мы, оглядываясь, видим лишь руины".

Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.

Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.

Разыщу большой кувшин, воды налью им...

Как там в Ливии, мой Постум,- или где там?

Неужели до сих пор еще воюем?

*

Помнишь, Постум, у наместника сестрица?

Худощавая, но с полными ногами.

Ты с ней спал еще... Недавно стала жрица.

Жрица, Постум, и общается с богами.

Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.

Или сливами. Расскажешь мне известья.

Постелю тебе в саду под чистым небом

и скажу, как называются созвездья.

*

Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,

долг свой давний вычитанию заплатит.

Забери из-под подушки сбереженья,

там немного, но на похороны хватит.

Поезжай на вороной своей кобыле

в дом гетер под городскую нашу стену.

Дай им цену, за которую любили,

чтоб за ту же и оплакивали цену.

*

Зелень лавра, доходящая до дрожи.

Дверь распахнутая, пыльное оконце.

Стул покинутый, оставленное ложе.

Ткань, впитавшая полуденное солнце.

Понт шумит за черной изгородью пиний.

Чье-то судно с ветром борется у мыса.

На рассохшейся скамейке - Старший Плиний.

Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.

Mарт 1972

[Тинатин]

..Тебе, когда мой голос отзвучит

настолько, что ни отклика, ни эха,

а в памяти — улыбку заключит

затянутая воздухом прореха,

и жизнь моя за скобки век, бровей

навеки отодвинется, пространство

зрачку расчистив так, что он, ей-ей,

уже простит (не верность, а упрямство),

— случайный, сонный взгляд на циферблат

напомнит нечто, тикавшее в лад

невесть чему, сбивавшее тебя

с привычных мыслей, с хитрости, с печали,

куда—то торопясь и торопя

настолько, что порой ночами

хотелось вдруг его остановить

и тут же — переполненное кровью,

спешившее, по-твоему, любить,

сравнить — его любовь с твоей любовью.

И выдаст вдруг тогда дрожанье век,

что было не с чем сверить этот бег,—

как твой брегет — а вдруг и он не прочь

спешить? И вот он в полночь брякнет...

Но темнота тебе в окошко звякнет

и подтвердит, что это вправду — ночь.

Изменено 24 мая, 2013 пользователем Тинатин

[Наташа и Стив]

Л. В. Лифшицу

Я всегда твердил, что судьба - игра.

Что зачем нам рыба, раз есть икра.

Что готический стиль победит, как школа,

как способность торчать, избежав укола.

Я сижу у окна. За окном осина.

Я любил немногих. Однако - сильно.

Я считал, что лес - только часть полена.

Что зачем вся дева, раз есть колено.

Что, устав от поднятой веком пыли,

русский глаз отдохнет на эстонском шпиле.

Я сижу у окна. Я помыл посуду.

Я был счастлив здесь, и уже не буду.

Я писал, что в лампочке - ужас пола.

Что любовь, как акт, лишена глагола.

Что не знал Эвклид, что, сходя на конус,

вещь обретает не ноль, но Хронос.

Я сижу у окна. Вспоминаю юность.

Улыбнусь порою, порой отплюнусь.

Я сказал, что лист разрушает почку.

И что семя, упавши в дурную почву,

не дает побега; что луг с поляной

есть пример рукоблудья, в Природе данный.

Я сижу у окна, обхватив колени,

в обществе собственной грузной тени.

Моя песня была лишена мотива,

но зато ее хором не спеть. Не диво,

что в награду мне за такие речи

своих ног никто не кладет на плечи.

Я сижу у окна в темноте; как скорый,

море гремит за волнистой шторой.

Гражданин второсортной эпохи, гордо

признаю я товаром второго сорта

свои лучшие мысли и дням грядущим

я дарю их как опыт борьбы с удушьем.

Я сижу в темноте. И она не хуже

в комнате, чем темнота снаружи.

[Смайл_Аленки]

Воспоминания:

Белое небо

крутится надо мною.

Земля серая

тарахтит у меня под ногами.

Слева деревья. Справа

озеро очередное

с каменными берегами,

с деревянными берегами.

Я вытаскиваю, выдергиваю

ноги из болота,

и солнышко освещает меня

маленькими лучами.

Полевой сезон

пятьдесят восьмого года.

Я к Белому морю

медленно пробираюсь.

Реки текут на север.

Ребята бредут -- по пояс -- по рекам.

Белая ночь над нами

легонько брезжит.

Я ищу. Я делаю из себя

человека.

И вот мы находим,

выходим на побережье.

Голубоватый ветер

до нас уже долетает.

Земля переходит в воду

с коротким плеском.

Я поднимаю руки

и голову поднимаю,

и море ко мне приходит

цветом своим белесым.

Кого мы помним,

кого мы сейчас забываем,

чего мы сто'им,

чего мы еще не сто'им;

вот мы стоим у моря,

и облака проплывают,

и наши следы

затягиваются водою.

Изменено 24 мая, 2013 пользователем Смайл_Аленки

[Алла и Кики]

Лагуна

I

Три старухи с вязаньем в глубоких креслах

толкуют в холле о муках крестных;

пансион «Аккадемиа» вместе со

всей Вселенной плывет к Рождеству под рокот

телевизора; сунув гроссбух под локоть,

клерк поворачивает колесо.

II

И восходит в свой номер на борт по трапу

постоялец, несущий в кармане граппу,

совершенный никто, человек в плаще,

потерявший память, отчизну, сына;

по горбу его плачет в лесах осина,

если кто-то плачет о нем вообще.

III

Венецийских церквей, как сервизов чайных,

слышен звон в коробке из-под случайных

жизней. Бронзовый осьминог

люстры в трельяже, заросшем ряской,

лижет набрякший слезами, лаской,

грязными снами сырой станок.

IV

Адриатика ночью восточным ветром

канал наполняет, как ванну, с верхом,

лодки качает, как люльки; фиш,

а не вол в изголовьи встает ночами,

и звезда морская в окне лучами

штору шевелит, покуда спишь.

V

Так и будем жить, заливая мертвой

водой стеклянной графина мокрый

пламень граппы, кромсая леща, а не

птицу-гуся, чтобы нас насытил

предок хордовый Твой, Спаситель,

зимней ночью в сырой стране.

VI

Рождество без снега, шаров и ели,

у моря, стесненного картой в теле;

створку моллюска пустив ко дну,

пряча лицо, но спиной пленяя,

Время выходит из волн, меняя

стрелку на башне – ее одну.

VII

Тонущий город, где твердый разум

внезапно становится мокрым глазом,

где сфинксов северных южный брат,

знающий грамоте лев крылатый,

книгу захлопнув, не крикнет «ратуй!»,

в плеске зеркал захлебнуться рад.

VIII

Гондолу бьет о гнилые сваи.

Звук отрицает себя, слова и

слух; а также державу ту,

где руки тянутся хвойным лесом

перед мелким, но хищным бесом

и слюну леденит во рту.

IX

Скрестим же с левой, вобравшей когти,

правую лапу, согнувши в локте;

жест получим, похожий на

молот в серпе, – и, как чорт Солохе,

храбро покажем его эпохе,

принявшей образ дурного сна.

X

Тело в плаще обживает сферы,

где у Софии, Надежды, Веры

и Любви нет грядущего, но всегда

есть настоящее, сколь бы горек

не был вкус поцелуев эбре и гоек,

и города, где стопа следа

XI

не оставляет – как челн на глади

водной, любое пространство сзади,

взятое в цифрах, сводя к нулю -

не оставляет следов глубоких

на площадях, как «прощай» широких,

в улицах узких, как звук «люблю».

XII

Шпили, колонны, резьба, лепнина

арок, мостов и дворцов; взгляни на-

верх: увидишь улыбку льва

на охваченной ветров, как платьем, башне,

несокрушимой, как злак вне пашни,

с поясом времени вместо рва.

XIII

Ночь на Сан-Марко. Прохожий с мятым

лицом, сравнимым во тьме со снятым

с безымянного пальца кольцом, грызя

ноготь, смотрит, объят покоем,

в то «никуда», задержаться в коем

мысли можно, зрачку – нельзя.

XIV

Там, за нигде, за его пределом

– черным, бесцветным, возможно, белым -

есть какая-то вещь, предмет.

Может быть, тело. В эпоху тренья

скорость света есть скорость зренья;

даже тогда, когда света нет.